Деградация парламента, почему Рада уже не влияет на решения власти

Почему их созыв Верховной Рады с начала работы не имел шансов на то, чтобы влиять на выработку политики. О законодательном вакууме работы первых правительств. О том, как Верховная Рада восемь раз пыталась принять один из ключевых законов для страны, а президент ветировал его.

О конфликте между президентом Виктором Ющенко и премьер-министром Юлией Тимошенко. Дискуссии с премьером Валерием Пустовойтенко и министром Анатолием Толстоуховым. О том, как Николай Азаров продвигал закон о налоговой полиции.

О фарисействе Владимира Зеленского, путанице правовых инструментов и правил. О партийных фанклубах олигархов, постоянном желании президентов унизить парламент и девальвацию роли народного депутата.

Обо всем этом и не только журналисты Движения ЧЕСТНО поговорили с народным депутатом ІІ и ІІІ созывов ВРУ, основателем и председателем правления Центра политико-правовых реформ Игорем Колиушко.

«Все время происходила ползучая деиндивидуализация депутатов парламента»

— Последние годы много говорят о том, что их созыв Верховной Рады ни на что не влияет. По вашему мнению, в предыдущих созывах проблема субъектности не была столь актуальна?

— Если сравнивать от первого до нынешнего IX созыва Верховной Рады, то, на мой взгляд, все время происходила ползучая деиндивидуализация депутатов парламента.

Депутаты, избиравшиеся в 90-х по мажоритарной системе исключительно, как правило, являлись достаточно известными личностями. Чтобы пройти по мажоритарной системе, нужно себя проявить.

Первый созыв был комбинирован. На части территории уже были демократические выборы, на другой — все еще под диктовку традиционных, коммунистических структур. Впоследствии появился фактор финансового влияния на избирателя. То есть каждые следующие выборы стали более дорогими и развитыми, ведь применялись технологии агитации.

Затем на все это наложился еще фактор пропорциональной избирательной системы, по которой у нас избиралась половина депутатов. Эта система хороша, но для этого нужно применить ее верный вариант и делать ее честной. У нас, к сожалению, изначально придумали применять фактически продажу мест в списках. И это ключевой фактор, исказивший индивидуализацию народных депутатов.

Как итог, каждый следующий созыв имел меньше ярких депутатов-личностей, действующих самостоятельно, привнося свое индивидуальное в работу парламента.

Затем на это наложилась еще одна проблема, особенно в последние созывы, когда были использованы технологии лишения парламента субъектности. Эти технологии очень просты, например, партийное монобольшинство. Казалось, прекрасно: наконец-то у нас есть партийное большинство в парламенте, и оно может повести страну организованным движением.

Но с самого начала было придумано, что фракция «Слуги народа» была разделена случайным образом на группы по 15 депутатов, которые никак между собой не были связаны ни тематически, ни регионально, ни просто случайно. В каждой группе был определен старший, то есть фактически смотритель за ними. И таким образом им было предложено работать, но в такой системе невозможно производить свое видение, потому что их ничего не связывало.

Если бы их сделали тематически, например отдельно объединили тех, кто занимается политико-правовыми вопросами, отдельно экономическими или гуманитарными, тогда эти группы могли бы вырабатывать политику большой фракции.

Но если это были группы людей, случайно сформированных, то они не имели ничего общего между собой и не имели субъектности и шанса влиять. Это было сознательно сделано для того, чтобы они сильно не думали, а получали только команды через своего координатора.

Подобные методы приводили к тому, что с каждым последующим созывом у нас вместо того, чтобы качество парламентаризма росло, оно быстрее падало или по крайней мере не росло.

— А что для вас означает парламентский контроль и какую роль он играет для работы Рады?

— В демократической стране парламент является представителем народа. Он имеет полномочия принимать законы и обеспечивать их исполнение. Для того чтобы это срабатывало, и есть понятие парламентского контроля, вернее ли полномочия в парламенте осуществлять парламентский контроль. В парламенте собраны все существующие в народе точки зрения. Он формирует большинство, которое образует правительство, а оно должно реализовывать политику этого большинства, и это в дальнейшем нужно контролировать.

Надо смотреть, реализуют ли все министры политику, которая сформирована в коалиционном соглашении и которая должна отражать предвыборную программу партий, сформировавшую эту коалицию. В этом и есть суть парламентского контроля — в первую очередь, контроль за реализацией политики, которую пообещали депутаты избирателям.

— А если у нас нет коалиции, есть монобольшинство?

— Это только упрощает. Партия также шла на выборы с программой, она получила большинство, и ей не нужно ни с кем вступать в компромиссы; делиться – это наоборот всегда упрощает.

Но все равно у нее есть избирательная программа, есть обещания избирателям. Она должна сформировать правительство, которое должно написать программу деятельности Кабмина, основанную на этой избирательной программе. Она должна контролировать дальше, как правительство реализует эту программу.

«Правительство у нас работало в законодательном вакууме»

— Как вы, депутат нескольких созывов, пользовались инструментами парламентского контроля?

— Я был депутатом ІІ и ІІІ созыва, в то время с этим было не так просто. Во-первых, во II созыве только на фактически третий год полномочий приняли Конституцию в 96-м году. Во-вторых, чтобы она работала, должен был быть разработан и принят огромный пакет законов. Тогда фигурировали цифры 56-57 законов.

Одним из ключевых направлений реализации Конституции есть организация исполнительной власти. Должны быть приняты законы о Кабинете министров, о центральных органах исполнительной власти, о местных государственных администрациях и целый ряд других. Я, кстати, отвечал в Комитете по правовой политике за закон о Кабинете министров. Этот закон имел два альтернативных проекта — один внесенный правительством, которое фактически ничего не меняло. Как было советское правительство, они хотели, чтобы все так дальше и работало — отношения с парламентом и президентом. Создавалось впечатление, что Конституции для них не существовало, они просто описали то, как привыкли в Советском Союзе, и хотели продолжать в таком же стиле.

Второй законопроект был подготовлен рабочей группой нашего комитета, где находились депутаты, ученые. Была конкуренция этих двух законопроектов. И Верховная Рада трех созывов восемь раз принимала этот вопрос, а президент Кучма применял к нему вето, а у Рады не было голосов, чтобы его преодолеть. Верховная Рада вносила изменения, направляла снова на повторное рассмотрение и подпись президенту и так далее. Отсутствие этого закона фактически не давало возможность этим технологиям работать по-новому.

Более того, в дискуссиях я объяснял, почему нужен этот закон, а представители Кабмина прямым текстом говорили: «Так вы как-то там так написали, что правительство будет сильно от парламента зависимо. А нам этого не нужно». И такие дискуссии порождали то, что этого закона вообще не было до 2007 года. Правительство у нас работало в законодательном вакууме.

— Как по вашим наблюдениям изменился парламентский контроль со времен первых каденций до нынешнего созыва? Что тогда работало лучше, а что сейчас?

— Происходило постоянное нарастание знаний, зарубежного опыта других парламентов. Все больше было переведено разных материалов, депутаты ездили в другие парламенты на международные форумы и узнавали, как это работает в других странах. Эти знания обогащали депутатов. Многие реально хотели что-то внедрять в нас. Но для этого требовалась политическая воля, и не только отдельных депутатов, но и президента, который подписывает законы и часто оказывает существенное влияние на деятельность правительства.

Были разные ситуации. Например, было так называемое сосуществование в смешанной республике – президентско-парламентской. Иногда возникает ситуация, когда президент и большинство парламента есть с разными политическими ориентациями. И у нас это был период, когда президентом был Виктор Ющенко, а в парламенте сначала большинство сформировала Партия регионов вместе с социалистами. Тогда было явное противостояние, к сожалению, обеим сторонам тогда не хватало элементарной культуры.

Нормально, что есть политическое противостояние, хорошо, что тогда правительство настояло на том, что президент не имеет права давать поручения правительству. Но многие процедуры тогда были очень некрасивы. Президент каждый раз критиковал правительство не всегда конструктивно. В то же время правительство пробовало отомстить президенту не всегда корректно, критикуя его. И попыток найти область, в которой они могут сотрудничать, в принципе не было. Они вместо этого все время думали, как вставить палки в колеса друг другу, чтобы ни тот, ни тот ничего не достиг.

Затем последовал второй этап, 2008–2009 годы, когда состоялись досрочные парламентские выборы, большинство в Раде изменилось. Казалось бы, есть союзники у власти и президент, и большинство в парламенте. Но произошел межличностный конфликт между президентом Ющенко и премьер-министром Юлией Тимошенко. И они снова устроили пример многих анекдотических ситуаций, как ставить палки в колеса друг другу, и это была их цель.

«На самом деле монобольшинство ничего не решает. Оно только для того, чтобы быстрее или медленнее голосовать и штамповать решение»

— Сейчас часто пример коалиции противопоставляют монобольшинству, но как видим, коалиция не всегда приводит к слаженной работе, а наоборот вызывает политический кризис.

— Считается, что большинство в парламенте всегда все упрощает: одна партия приходит с четкой программой, ей не нужно ни с кем договариваться, она формирует правительство, принимает законы, правительство их выполняет и, казалось бы, все работает. У нас это, к сожалению, произошло не совсем так.

С самого начала вместо того, чтобы организовать такую ​​работу, поскольку лидером этой партии был победитель президентских выборов президент Зеленский, он с первых дней работы IX созыва парламента наоборот принимал меры по нейтрализации влияния парламента на политику. То есть он задавал вопрос таким образом, что вы, уважаемые депутаты, только для того, чтобы голосовать за то, что я вам скажу.

Возможно, он так не повторял вслух, но так жаловались депутаты, так мы видели по многим ситуациям. Он вносил законопроекты, даже об изменениях в Конституцию, никак ни с кем их не обсуждая предварительно.

Он в первый день работы нового созыва этого парламента инициировал голосование за полную отмену депутатской неприкосновенности в Конституции. И при этом еще довольно долго так фарисейски отмечал, что одновременно лишил парламент неприкосновенности и принял закон об импичменте президента.

Если бы он внес изменения в статью 80 Конституции по неприкосновенности, как изменения в 111 статью относительно импичмента президента, сделав его реальным, то это было бы честно. А на самом деле это был откровенный обман. Закон об импичменте ничего не решал. Импичмент у нас остается нереалистичным, потому что так выписано в 111 статье Конституции.

Это все вместе породило ситуацию, при которой обратили внимание, что в действительности монобольшинство ничего не решает. Она только для того, чтобы быстрее или медленнее голосовать и штамповать решения, которые им навязывает то президент, то правительство, которое опять-таки более подконтрольно президенту.

Здесь важно отметить еще одно. Иногда обращают внимание, что вся проблема была в монобольшинстве, или что президент и большинство парламента из одной партии. Нет, это обычная ситуация. Во многих странах очень радуются, когда так происходит. Потому что тогда есть возможность совершать какие-то прорывы, быстрые реформы и так далее.

У нас проблема была в том, что президент постоянно путал правовые инструменты и правовые правила, которые он должен соблюдать. Политические договоренности не могут заменять правовые инструменты. Это значит, что он может сколь угодно общаться с премьер-министром — может его в чем-то убеждать или просить, но после этого каждый должен делать свою работу, определенную в Конституции. То есть, президент в случаях, определенных Конституцией, подписывает указы и не имеет права подписывать поручения правительству. И еще хвастаться ими постоянно: «Я поручил», «Я сказал». Правительство должно принимать свои решения. Да, они могут быть во исполнение пожеланий президента, но это их политическая договоренность. Правовое оформление должно быть в соответствии с Конституцией. Парламент должен принимать законы, президент — их подписывать, а не выбрасывать в помойку.

На сегодняшний день примерно 54 закона за последние пять лет не подписаны президентом. И никто даже не знает, почему. Иногда мы догадываемся, слышим какие-то отзывы, но иногда вообще не знаем, нет ли у него времени, или ему не понравилось что-то в этом законе…

— Ощущали ли вы давление от власти в разное время, когда были нардепом?

– Конечно, было. Были конфликтные ситуации, были такие моменты, когда это можно назвать давлением. Уже вспоминал, что я отвечал в комитете за законопроект о Кабинете министров, который Верховная Рада постоянно принимала, а президент ветировал. Конечно, это не нравилось президенту и потому по этому поводу со мной проводились разные беседы. Это было все-таки в достаточно корректных и нормальных рамках.

Желание каким-то образом меня убедить от разных должностных лиц проявлялось. Особенно во II созыве парламента.

Я был депутатом от Народно-демократической партии, которую считали партией, поддерживающей президента Кучму. И Валерий Пустовойтенко (председатель НДП, премьер-министр Украины с июля 1997 года по декабрь 1999 года, — ред.) был дольше на разных должностях в Кабинете министров, затем премьер-министром. Вот они с Анатолием Толстоуховым (министр Кабинета министров с 25 июля 1997 года по 9 декабря 2010 года (с перерывами), — ред.) проводили со мной беседы: «Ну мы же в одной партии, ну что же мы не можем договориться?».

Я говорю: «Я очень хочу договориться. Я могу даже вам предложить компромисс. Вот смотрите, этим можно пренебречь, а это нужно учесть, это ваше предложение в вето президента нельзя учитывать, оно не соответствует Конституции”. Таким образом, мы не раз разговаривали.

Валерий Пустовойтенко когда-то ключевую фразу сказал: «Игорь, ты приди ко мне в кабинет, посиди, посмотри, что я делаю. Что ты пишешь здесь?» Я говорю: «Валерий Павлович, так я пишу, чтобы вы не делали то, что вы делаете сегодня, потому что это вам осталось с советских времен. Вы должны посмотреть, что делают премьер-министры в демократических странах. Это и написано в этом законе».

Мы не достигали согласия все-таки.

Второй пример был более острым. Когда принималось решение о создании налоговой полиции. Николай Азаров тогда возглавлял Государственную налоговую администрацию, он ходил по парламенту и продвигал этот закон. В результате он со всеми подговаривался, и многие депутаты отозвали свои поправки. Мои поправки и еще группы депутатов остались, и они не давали совсем гладко провести во втором чтении этот закон.

Собственно, мои поправки реализовывали компромисс, до которого тогда договаривались, и нашей фракции казалось, что это лучшая модель более осторожная, которая давала меньше возможности налоговой полиции для злоупотреблений и давления на бизнес.

Но это не нравилось Азарову. И вот звонит когда-то ко мне глава Львовской администрации, приглашает в гости и говорит: «Я признаюсь, получил задачу найти способ вас убедить. Но мы посмотрели, у вас бизнеса нет — не за что наказывать. Так я решил с вами просто поговорить. Может, вы все-таки договоритесь с Азаровым, потому что так на нас жмет».

Были разные моменты. Например, предложения: «Перейди в нашу фракцию — будешь иметь трехкомнатную квартиру в Киеве или 100 000 долларов».

— Это, вероятно, период, когда в Раде появились тушки?

— Где-то в третьем созыве эти вещи только начали появляться. Я, конечно, поднял это все на шутку, похлопал по плечу коллегу, который мне это предлагал, и остался в своей фракции, но были разные другие варианты.

— Может, вспомните случай, когда парламентский контроль не дал результата?

— Достаточно многие мои законодательные инициативы очень долго шли к положительному результату. Например, закон об административной процедуре, который начинался готовиться в то время, когда я еще был народным депутатом. Первая рабочая группа была создана в 1999 году, затем он вносился первый раз в парламент в 2008 году, но был принят только уже этим созывом под огромным давлением ЕС. Иначе, к сожалению, ничего не получалось. Два года уже, как он был принят. Поэтому больше 20 лет.

— А в чем была проблема? Почему он не двигался?

— Сначала разные представители исполнительной власти очень не хотели, чтобы их деятельность была урегулирована законом о процедуре. Что такое административная процедура? Это так же, как в судах процессуальный кодекс, и все, что происходит в суде, происходит строго (соблюдая — ред.) буквы этого кодекса. Но во всех развитых странах также работает исполнительная власть, и это называется административная процедура.

Гражданин обращается за регистрацией, например, разрешения, лицензии и т.д., и это означает, что чиновник не решает, как ему вздумается. Хочет сегодня или послезавтра, а каждый шаг чиновника урегулирован административной процедурой. Он должен в каждой ситуации решить промежуточные вопросы, привлечь тех, кого это касается.

И чиновники этого категорически не желали. Более того, когда закон был наконец принят, началась волна законопроектов под условным названием о выводе нас из действия этого закона. Мы должны были писать жалобы в Брюссель, чтобы правительство начало наконец-то влиять на подчиненные ему структуры.

«К политическим должностям нельзя применять ни административную ответственность, ни трудовое законодательство или другие взыскания»

— Помогает ли народным депутатам, на ваш взгляд, «час вопросов к правительству» получать ответы или больше для галочки?

– Это очень важный инструмент. В разные периоды она проходила по-разному, немного изменилась процедура. Очень важно, чтобы обе стороны относились к этому серьезно, а не отбывали просто номер, потому что так написано и это нужно отбыть.

Когда есть определенное время, и правительство знает, что должно прийти в парламент и ответить на все вопросы. Когда депутаты знают заранее, когда будет такое заседание, и все к этому готовятся. Тогда этот разговор имеет шанс быть гораздо более содержательным и эффективным. Это практика, распространенная во многих парламентах мира, ее следует совершенствовать и использовать.

— Недавно Верховная Рада проголосовала штрафы за неявку министров в Раду. С вашей точки зрения, насколько этот механизм будет действенным?

— Конечно, это смешно выглядит, потому что к политическим должностям нельзя применять ни административную ответственность, ни трудовое законодательство или другие взыскания. Это просто смешно, это игра в детстве.

— Насколько действенны были депутатские запросы и обращения в вашей практике? Изменилась ли их эффективность со временем?

– Конечно, использовались. Каждое обращение избирателей, как правило, трансформировалось в депутатское обращение и переадресовывалось кому-либо для рассмотрения. Не секрет, что избиратели любят обращаться со многими вопросами, очень далекими от того, что делается в парламенте. И очень локальными. И у народного депутата нет возможности каким-то образом непосредственно что-то решить. Поэтому единственное, что у депутатов есть возможность (сделать — ред.) — переадресовать обращение в орган, имеющий к этому отношение.

Было ли это эффективно? Отчасти. Конечно, если шанс решить каким-то образом есть, то чиновники, как правило, всегда старались удовлетворить ходатайство депутата, если для этого есть реальные основания.

Но постепенно влияние уменьшалось. Сейчас депутаты жалуются, что на их обращение уже вообще никто не реагирует. Во времена моего депутатства чиновники не очень отличали власть и оппозицию и обращение народного депутата — это было для них серьезным документом, и они его, как правило, отрабатывали.

С депутатскими запросами у нас всегда было немного сложнее. Честно говоря, этот институт у нас вообще немного калешки. В отличие от обращения депутатский запрос — это обращение как целого парламента. За него голосует парламент, а это значит, что ответ должен быть зачитан, обсужден, возможно, принято какое-либо решение и так далее. Этого у нас вообще никогда не было. Их только зачитывают при направлении, а когда приходит ответ, вообще об этом не сообщается.

— Вы пользовались данными Счетной палаты? Это реально помогало или оставалось исключительно на бумаге?

— Счетная палата является очень важным органом, подобные органы практически во всех демократических странах, но по-разному называются. Всегда есть какой-то орган, осуществляющий аудит финансовой деятельности правительства, и эту информацию докладывают в парламенте. Она жизненно необходима для квалифицированных решений по принятию нового бюджета. И это форма парламентского контроля, потому что депутаты благодаря этим выводам аудита фактически имеют возможность получить объективную информацию о расходах публичных средств.

Кроме того, они могут на их основе планировать свое голосование на будущее бюджета на следующий год. Потому это очень правильный инструмент, он у нас постепенно усиливается.

Не очень исполнительная власть любит, чтобы их проверяли. Но наша Счетная палата постепенно усиливается шаг за шагом, для этого были расширены ее полномочия специально изменениями в Конституцию. И отношение депутатов к этому инструменту также со временем становится более серьезным.

— Что, по вашему мнению, нужно сделать, чтобы существенно повысить парламентский контроль, чтобы он был более эффективным и действительно служил людям?

— Трудно найти какой-нибудь инструмент решения самого парламентского контроля. На самом деле, это очень сложный взаимосвязанный клубок вопросов. Начинать его нужно с политической организации в самом обществе.

Пока у нас люди не будут членствовать в партиях, платить взносы, чтобы эти партии существовали, обеспечивать демократию в этих партиях внутри, до тех пор у нас будут партии в форме фанклуба какого-то вождя или группы поддержки олигарха, до тех пор у нас не появится адекватный парламентаризм и эффективный парламентский контроль.

Надо начинать с того, какие у нас партии, какое законодательство, как они работают. Далее избирательная система, насколько она обеспечивает представительство интересов, избираются ли лучшие представители по принципам меритократии в парламент. Потом как организован сам парламент внутри, есть ли возможность для самореализации депутата. А потом уже парламент формирует правительство. Только тогда, когда парламент формирует правительство, он будет полноценно его контролировать.

А если у нас последние четыре правительства не формировались вообще премьер-министрами? То есть, уже был список правительства, согласованный всеми политическими игроками — президентом, лидерами фракций и так далее, но не могли найти премьер-министра.

А где же, а где предложения фракций? Где встреча уже назначенного премьер-министра с будущим членом правительства, чтобы договориться, как вы будете сотрудничать? Этого нет в принципе. Поэтому в этой ситуации надеяться, что когда у нас таким образом появляются правительства, будет эффективное сотрудничество правительства с парламентом, просто нет шанса.

— Еще один важный аспект парламентского контроля — уполномоченные Верховной Рады по правам человека, украинскому языку, а недавно появился еще по правам военных. Насколько это, по-вашему, важный инструмент для парламента?

— Не мы придумали этот инструмент, мы позаимствовали его из практики других демократически развитых стран. Он работает очень хорошо во многих странах, и у него есть все шансы хорошо работать и у нас. Но для этого нужно несколько условий.

Во-первых, само законодательство у нас не самое плохое. Оно дает все возможности для того, чтобы уполномоченный по правам человека мог быть эффективным. Но дальше начинается второй шаг – кого мы назначаем на должности уполномоченных.

У меня всегда возникает вопрос: почему мы ни разу не взяли авторитетного правозащитника, который у нас есть в стране (их немало), и не назначили на должность уполномоченного по правам человека. Необходимо совместить содержание и форму.

Вторая проблема — когда у нас появляются новые уполномоченные, здесь мне кажется, есть правовая коллизия. Уполномоченный по правам военнослужащих, например, очень влиятельное должностное лицо в Германии. Там у него даже отдельное место в парламенте, где он постоянно сидит, и все к нему могут обратиться.

Но у нас есть наша Конституция, мы живем не по-немецки — эту идею нужно было вписывать в нашу Конституцию. Мне казалось, что было бы гораздо эффективнее ввести этот пост как заместителя в систему уполномоченного по правам человека при Верховной Раде.

У нас есть прецеденты, когда вводятся по направлениям разные уполномоченные, но используется общая легитимность уполномоченного по правам человека, определенная Конституцией. Этого не сделали. Он введен вообще без какой-либо связи с уполномоченным по правам человека, но в Конституции у нас нет такой должности.

— Вы неоднократно упоминали о том, как изменилось отношение к депутатам, о политическом весе запросов и обращений. И вообще отношение к деятельности депутатов как политических актеров изменилось в обществе и у чиновников. В чем, на ваш взгляд, природа этого изменения? Отношение к депутатской деятельности девальвируется, меняясь к худшему?

— Без сомнения происходит девальвация роли члена парламента в нашей стране. И это происходит с двух сторон. С одной стороны, в этом виноваты сами депутаты, которые дают много оснований для, мягко говоря, неуважения к ним со стороны избирателей своими коррупционными или антигосударственными поступками.

У нас очень много таких примеров в нашей истории. И все это, конечно, девальвирует роль депутата и парламента в целом. С другой стороны, на это налагается постоянное желание всех президентов всегда унизить парламент.

Это противостояние между президентом и парламентом началось едва ли не с первых дней существования поста президента в нашей стране. Например, уже был конфликт между президентом Леонидом Кравчуком и председателем Верховной Рады Иваном Плющом. И этот конфликт уже тогда привел к досрочным парламентским и президентским выборам в 94 году.

Во времена президентства Кучмы опять-таки было много таких моментов противостояния. Это свидетельствовало о слабости нашей политической системы.

Президенты как единоличные органы власти скорее овладевали властью, формировали свои команды и могли быть более эффективными в выработке позиции. А парламент, особенно в начале, много лет вообще был не структурирован. В парламенте сначала вообще не было фракций, не было разделения на большинство и оппозицию.

С парламентом было объективно сложно работать. И вместо того, чтобы прилагать совместные усилия, совершенствовать законодательство, мы слишком поздно приняли правильный маломальский закон о партиях. Слишком поздно ввели фракции в парламенте.

К примеру, наши западные соседи, обретя демократию в 90-м году, все это сделали одномоментно. У них сразу появилось нормальное законодательство о партиях, выборах и парламенте. И там все это начало работать гораздо эффективнее, и парламент быстро смог научиться быть парламентом. А у нас все это так растягивалось, за каждую смену нужно было бороться годами, а в это время кто-то в президентских офисах или правительственных кабинетах говорил: «Нам и не надо, чтобы парламент был сильно субъектный».

Плюс СМИ часто использовались и заведомо дискредитировали парламент. Любая проблема в парламенте раздувалась, а когда парламент делал что-нибудь полезное, защищал законность, защищал независимость Украины, об этом молчали. И все это приводило к тому, что, к сожалению, эта девальвация у нас происходила.

И сегодня, если посмотрим на социологические опросы, то увидим, что доверие к парламенту является одним из самых низких. Кажется, у правительства даже большее доверие, чем парламент. И это действительно парадоксально, ведь правительство должно быть производным от парламента.

— Вы верите, что этому созыву парламенту удастся восстановить субъектность?

— Для того чтобы это произошло, во-первых, должна быть какая-то политическая самоопределенность, ведь любая субъектность в парламенте может происходить на основе политической кристаллизации. Я сегодня не вижу никаких оснований для того, чтобы депутаты себя политически самоопределяли и занимали более активную позицию.

Мне кажется, наоборот: как только на горизонте появляется шанс, что может быть какая-то остановка в войне и отмена военного положения и, следовательно, парламентские выборы, то депутаты наоборот начинают смотреть, куда пристроиться.

Даже если посмотрите социологию, у нас нет названий партий, преимущественно говорят: «Партия такого-то». Это парадокс, казалось бы, но, к сожалению, эта разрушенность политической структуризации в обществе она фатально влияет на способность парламента, на его возможность быть субъектом.

Если парламент сейчас каким-то образом усилит свою субъектность, я сочту это чудом. Это будет очень хорошо, но я сочту это чудом.